Составитель X. Лехисте
Перевод Г. Диомидовой
Оформление X. Хейнсалу
| Страничка подготовлена Мартином Рахмановым. Замечания и пожелания направляйте по адресу: jimmers@yandex.ru. Последнее обновление: 3 января 2005 года. |
Тойво Тоотсен
Утром встретил приятеля, тащившего домой цветной телек. Да-да, подумал я, времяпроводитель есть теперь почти в каждой семье...
Не понятно? Ну телевизор же! "Радуга" там, "Рассвет", "Темп" — марка безразлична. Важно, что перед каждым мы проводим, точнее переводим, т. е. попросту убиваем массу времени. Нынче каждый человек в среднем смотрит телек двадцать часов в неделю. В том числе грудные младенцы и люди с нарушением зрения. Они, естественно, статистически смотрят, им-то что! А вот тех, кто действительно полдня на экран глазеет, тех жалко. Люди сутулятся, легкие сжимаются, глаза слезятся. Все равно смотрят. Такие уж у нас передачи завлекательные.
И подумалось мне: чтобы люди хоть изредка выходили в парк, шли к морю, отправлялись в театр или клуб, крайне необходимы скверные передачи. Конечно, отдельные неудачи у нас и сейчас встречаются, но мало. Мало!
Нет, я понимаю, что скверную передачу сделать нелегко. Заметно труднее, чем хорошую. Представьте, что я вдруг начну делать плохую передачу. Подойду к актерам и скажу:
— Ребята, мне для скверной передачи нужны актеры поплоше. Кто согласен?
Как вы полагаете, многие согласятся? Или подойду я к певцу:
— Послушай, приятель, я сейчас занят одной отвратительной передачкой, и мне нужен солист хуже некуда. А твой голос — ну тютелька в тютельку подходит...
Вы думаете, он со мной хоть раз после этого поздоровается?
А режиссера как трудно будет найти! Отыщешь хоть одного, кинешься к нему:
— Господи! Как я вас искал! Вы четыре фильма запороли, пять постановок провалили, вы же для меня находка! Будьте режиссером моей самой слабой в мире передачи!
Можете сто тысяч предложить — не пойдет. У нас не деньги ценятся. У нас слава по труду. Вот в чем загвоздка.
Но если даже несмотря ни на что вам удалось такую передачу сделать, где вы ее покажете? Ни одна самая задрипанная студия ее не примет, доказывайте сколько угодно, что это экстра плохая передача, точнее говоря, просто труха.
— Плохие передачи мы в эфир не выпускаем — и весь разговор. Только хорошие.
К сожалению, это правда. И потому рассказ свой я тоже зря писал. Читать-то некому, все смотрят телевизор...
ХИЛЛАР ХЕЙНСАЛУ
Есть люди, которые уважают туристов. Есть люди, которые их, представьте, презирают. И есть такие, которые им завидуют. Мне лично туристы нравятся, потому что сам я тоже люблю путешествовать. Правда, до сих пор путешествовал я только мысленно. Мысленно отстаиваю в споре с коллегами право на путевку, мысленно прохожу медкомиссию, мысленно коплю деньги и оплачиваю ими воображаемую путевку. Мысленно укладываю чемодан, покупаю билет и сажусь в самолет или поезд. И — я уже в Индии, на Кавказе, в Каракумах. Это хорошо, что я бываю там только условно — на самом деле я не переношу пустынь.
Когда я мысленно возвращаюсь из поездки и уже наяву шагаю по улицам родного города, наяву вижу туристов, приехавших сюда из той же Индии, с Кавказа или из Каракумов, а может быть, и из Сахары — меня начинает разбирать смех. Бедняжки! Я мысленно побывал у вас, не истратив при этом ни гроша, а вы оплатили свои поездки долларами, выложили за них уйму разных там песо — и все ради того лишь, чтобы побыть совсем немножко здесь, где я живу, чтобы посмотреть на то, что я вижу каждый день, чтобы пройтись там, где я хожу... Бог ты мой, какую прорву денег я сэкономил! Да разве только деньги? А покой!...
Я на минутку представляю себе, что приехал сюда туристом. И странное дело — вдруг все начинает мне видеться в ином свете. Перебираясь через канаву, вырытую на нашей улице год назад, удивляюсь: ты только посмотри, какой маленький город, а уже закладывают метро! Насвистывая, шагаю мимо сувенирного магазина— какое мне до него дело, нас, туристов, и так одаривают. А если и возникнет желание заскочить в какой-нибудь магазин — становлюсь в очередь. В конце концов, что мне стоит малость постоять, ведь не каждый день тут околачиваться. А в очереди у кассы самочувствие мое лучше, чем у любого туриста. Он прикидывает, сколько долларов, фунтов или йен надо выложить, чтобы получить столько рублей, сколько мне дают за здорово живешь. И если подойдет какой-нибудь мастер — простите, мистер, — и накричит, почему это я болтаюсь без дела, то с меня взятки гладки, ведь я турист и не понимаю технического языка.
Вечером, когда иду в свое общежитие гостиничного типа, я бываю безмерно счастлив, что поселили меня именно здесь. Что осталось бы от моей получки, если 5ы меня впихнули в номер-люкс! Но я должен признаться, что здешние женщины весьма назойливы. Да они просто настырные. Одна такая даже забралась в мое жилище и категорически отказывается его покинуть, хотя у меня всего одна комната и одна кровать. Более того, она утверждает, что годовалый карапуз, который сидит у нее на руках, — это мой сын, хотя прекрасно понимает, что я всего лишь турист и остановился тут только на несколько дней. Но везде свои обычаи, и что, собственно, мне до них. Я снисходительно обнимаю это существо и думаю, что в общем-то немногие туристы могут с легкостью позволить себе подобный флирт! Тем более, без всякого риска — женщина откуда-то достала бумаги, что она — моя жена!
Только одна малость вызывает беспокойство: ума не приложу, куда это я сунул обратный билет?
ХИЛЛАР ХЕЙНСАЛУ
Некоторые граждане безответственно утверждают, что "здрасьте" обходится им даром, а потому приветствовать надо даже малознакомых людей. Если, скажем, куда-то входишь. Со знакомыми — куда ни шло, надо так надо. Здоровайтесь на здоровье, если карман позволяет. Я лично больше этим не увлекаюсь. Хотите знать, почем встало мне "здрасьте", сказанное моему бывшему однокласснику Йоосу, которого я случайно встретил у главпочтамта?
И это не все. За столь дорогое "здрасьте" жена сказала мне: "Прощай! Вот бог, вот порог!".
ИЛЬЯ ПОПОВИЧ
С охапками цветов сели в машину. Час назад мы были женихом и невестой, теперь — муж и жена.
Автомобильный поток большого города радушно принял нас в свои объятия. Слева и справа мелькали сигналы поворотов, спереди и сзади раздавались гудки, десятки лошадиных сил вздрагивали под капотами, готовые при первой возможности рвануть куда угодно. Но такой возможности не выдавалось — был час пик.
Поначалу было даже хорошо, что мы не двигались. Мы не могли наглядеться друг на друга, и, пожалуй, у нас не хватило бы времени вести машину, как полагается. Через неделю молодая жена слегка забеспокоилась, обнаружив, что наша машина не продвинулась ни на шаг в дорожном заторе.
"Тише едешь, дальше будешь", — утешил я ее. И я был прав. В тот день мы проехали полметра. По этому поводу устроили маленький праздник, который нетрудно было организовать, так как впереди нас, через две машины, стояла автолавка.
Когда через два месяца автолавка исчерпала свои возможности, пахнуло катастрофой. Но к тому времени мы завели знакомство с шофером большого рефрижератора, водителем грузового мотороллера от какого-то ресторана и экспедитором магазина живой рыбы. Последний оказался прекрасным человеком, и с ним мы провели много райских дней, выуживая из цистерны радужную форель с помощью самодельной удочки из брючного ремня. Когда мы преодолели первый перекресток, закатили в соседнем автобусе банкет. Правда, на следующий день было поганое чувство, особенно, когда выяснилось, что продукция пивзавода порядком прокисла.
Несмотря на некоторые недоразумения, мы жили хорошо и счастливо. Поток машин был настолько плотный, что никакая черная кошка не могла протиснуться между ними.
Через девять кварталов у Мае родился сын. Мы нашали его Фордом. Жители соседних машин ходили к нам на смотрины, пели заздравные песни и желали, чтобы у малыша жизнь была гладкой, как асфальт.
Вскоре мы прилепили к ветровому стеклу объявление:
"Меняем двухместный со всеми удобствами спортивный автомобиль на четырехместную машину. Топливо не существенно".
Топливо было не существенно, поскольку улица пошла под гору.
Предложений поступило много. Естественно, были и такие, которые хотели нажиться на нашем затруднительном положении. Так, например, кто-то предложил задавший виды "Запорожец". У него даже не было мо-гора, но владелец утверждал, что ветер он не пропускает, а ехать все равно не приходится. Отказались, тем 5олее, что машина находилась совершенно на периферии, через 30 единиц за нами. В конце концов остано-5ИЛИ выбор на старой, но зато просторной "Победе". В значительной степени решила дело радиоантенна, на которой удобно сушить пеленки.
Все шло хорошо, пока не приключилась авария. Нет, не с автомобилем, при столь медленной езде это невозможно. Аварию претерпел брачный союз. Когда наш мальчик подрос, и пришла пора идти в школу, выяснилось, что школьный автобус еще не в ходу. Мы думали гак и эдак, и решили во имя образования сына пожертвовать нашим браком. Мы разошлись, жена и сын живут теперь в другой машине, хотя она страшная развалюха. Машина то есть. Зато муж у нее — преподаватель начальных классов, и что самое главное. Через четыре года возьму сына к себе. Готовлюсь к этому уже сейчас, дал объявление: "Сдается часть автомобиля. Желательно учительнице физики, математики, иностранного языка, биологии, рисования, физкультуры и пения. Проезд бесплатный". Втайне мечтаю о той поре, когда у нашего сыночка 5удет диплом в кармане, — он станет самостоятельным человеком, найдет себе хорошенькую невесту, и мы пойдем с ними в ЗАГС...
КУУЛО ВАХТЕР
Прийт Аймла
Мой рабочий день начинается в восемь. Я вполне мог бы вставать в семь, но встаю в шесть, потому что, начиная с пяти, в нашей квартире уже не сон.
С пяти над моей головой начинают ходить. С потолка на меня обрушиваются гулкие шаги. Они не спешат в магазин, ибо проникновение в торговый зал в такой час наказуемо. Они не торопятся на работу, ибо законодательство не поощряет такого рвения. Эти шаги рождаются и остаются, я слышу их вплоть до своего ухода.
Один бог знает, почему этот человек, вполне обоснованно считающий мой потолок своим полом, так рано начинает шагать. Но бог высоко: второй этаж, третий, четвертый, пятый и лишь потом идет небо. Да и вряд ли там, в вышине, просыпаются так рано...
Он начинает ходить в пять утра, а идти ему некуда. Возможно, он бежит от самого себя. Не исключено, что по утрам он меряет жилплощадь — если за ночь усохла, можно потребовать уменьшения кооперативного взноса. Но и без измерений ясно, что в моей однокомнатной, расположенной под его двухкомнатной, кровать передвигать некуда.
Если бы я начинал ходить в такую рань, я передвигался бы исключительно на цыпочках. Из уважения к интимному часу и общегосударственному ночному времени. Если же он ходит на цыпочках, то он слон. Но я знаю, что он человек, а по частоте шагов можно определить женщину. Если же у женщины такая походка, то у нее деревянные ноги или туфли на деревянной подошве. Я видел ее ноги из окна, я шел за ними следом, это красивые ноги из плоти и крови.
Ходить в деревянной обуви над головой соседа можно либо в отместку, либо нечаянно. Наши взаимоотношения вполне добрососедские, я никогда не перерезал ее бельевую веревку, не запихивал в ее почтовый ящик лягушек. Надеть деревянные сабо случайно может лишь тот, кто не имеет никакого представления, как отвратительно их стук действует на жильца снизу.
Более чем ясно, что люди, живущие на третьем этаже, в такой обуви по квартире не разгуливают.
Дарить даме со второго этажа тапочки ни с того, ни с сего как-то неловко. Логичнее жильцам с третьего предложить модные сабо. Я поищу. Кое-что уже есть на примете.
На третьем этаже выяснилось, что хозяйка дома рада бы внести разнообразие в свой домашний туалет, но с потолка постоянно течет, и единственная возможная домашняя обувь — это калоши. Деревянным сабо, пожалуй, не климат...
Сочувственно спросил, льется вода в наказание или это испытание свыше. Выяснил, что отношения между третьим и четвертым этажами вполне добрососедские: они не перерезали друг другу бельевых веревок и не заталкивали в почтовый ящик лягушек. Видимо, на четвертом ванна переливается через край ненароком. Просто, четвертый не представляет, как это ужасно, если с потолка льется вода!
Мне не к лицу идти на четвертый улаживать водооборот между этажами. К чему ссориться с хорошими людьми? До сих пор мы прекрасно ладили: я не перерезал их веревок, они не пихали мне лягушек.
Помощь надо искать на пятом этаже. Объяснил ситуацию, попросил разрешения в порядке взаимовыручки воспользоваться их ванной. Лежу в ванной и знай выплескиваю воду на пол. Час плескаюсь, другой, основательно уделываю четвертый этаж, благодарю, удаляюсь.
Четвертый схватился за голову и охает: какой кошмар, когда наверху не следят за ванной! И, как положено среди порядочных людей, отныне на четвертом бдят за каждой каплей, чтобы, не дай бог, жильцы третьего не пострадали.
На третьем этаже праздник. Первая полночь без калош. Хозяйка обувает новые, по дешевке приобретенные сабо, и, приплясывая на радостях, хлопочет до рассвета.
Второй этаж распростерт в муках. Нет, дело не в том, что пришлось провести ночь без сна. Милую женщину терзает мысль о том, как невыносимо, оказывается, действует деревянная обувь на жильцов снизу...
С той ночи прекрасные ножки ходят в войлочных тапках. Я доныне не знаю, куда они направляются в пять утра, но они шагают не тревожа моего сна.
Похоже, что все этажи, взаимно осчастливив друг друга, стали лучше.
Быть может, не ясно, что приобрел пятый этаж, ванной которого я воспользовался, и чем плачу я за часы безмятежного сна?
Я больше не перерезаю их бельевую веревку и не запихиваю в почтовый ящик лягушек. Несмотря на то, что люди они несимпатичные.
ААРНЕ БАЗАР
Теэт Каллас
И тогда капля переполнила чашу. Иначе я бы этого не сделал. Совесть до сих пор мучает. Не корысти ради, только в силу жесточайшей необходимости. Вам-то приходилось когда-нибудь лошадей воровать? То-то. Вы и не представляете, как это сложно. Даже если подкрался совершенно бесшумно. Она же кусается. Хорошо хоть не лает, а то бы и вовсе ничего не вышло. Но с другой стороны, посудите сами, жена у соседа куда красивее моей, "Жигули" у него последнего выпуска. А недавно он еще сиамскую кошку принес. Так что понять меня нетрудно. Ну зачем, скажите, ему еще и лошадь?
Короче — увел. Живет в ванной, без настроения. Оно с понятно. Кормлю овсяными хлопьями и макаронами. Всё бы ничего, но ванная у меня тесновата. Сам я человек простой, за особой роскошью не гонюсь. Думаю отрезать крылья лошадке. Да и вообще, на кой лошади крылья?
ТООМАС КАЛЛЬ
Владислав Коржец
В то утро солнце тоже встало. Как вставало тысячелетия, иногда даже под одним углом. В то утро встал и Раймонд Ирг, хотя вставать не хотелось — устал.
И только мысль о том, что, перейдя из царства сновидений в мир действительности, он может снова стать молодцом и приносить пользу, позволила вставшему без всякого желания, усталому Раймонду несколько взбодриться. Долго полоскался Раймонд в ванной, плескал на лицо холодную воду, но человеком себя почувствовал лишь после того, как погладил последний раз досиня выбритый подбородок.
Завтракали молча. Сына не шпыняли, хотя бутерброд он, конечно же, уронил. Потом перецеловались и разошлись. Раймонд и супруга на службу, дети в школу. По дороге Раймонд признал, что утро принципиально удалось — совершенно, как в книге И. Д. "Утро".
К работе Раймонд приступил с улыбкой. И улыбка его не была ни злой, ни печальной, ни саркастической. Это была деловая улыбка. Раймонд работал сноровисто, спокойно, сосредоточенно. Если даже что-то и не удавалось с первого захода, Раймонд из себя не выходил, выбирал более правильную методику и таким образом получал от себя максимум возможного. Благодаря такому подходу Раймонд Ирг оправился с заданием ровно за двенадцать минут до конца рабочего дня. Как честный человек он не стал использовать это время в личных целях, но взял в руки и еще раз освежил в памяти брошюру В. К. "Как надо работать".
После работы Раймонд выпил кружку пива и пришел домой. Помог жене приготовить ужин, проверил, как дети сделали уроки. Совсем уж было выдал им за прилежание по шоколадке, но вовремя вспомнил, что сегодня не четверг.
Потом, согласно рекомендации справочника "Как восстановить трудоспособность", Раймонд нашел на книжной полке сборник стихов У. Е. "Как жить" и погрузился на час в мир поэзии. Стихи обогатили его.
Чай пили всем семейством. Вместе посмотрели телевизор.
Когда дети помылись, надели пижамки и пописали, Раймонд с супругой проводили их в детскую, поцеловали, сказали "Спокойной ночи!" и выключили свет.
Жена тоже помылась и легла в постель. Раймонд тайком покурил в ванне, потянулся и внимательно всмотрелся в отраженные зеркалом синие, глубоко человечные глаза. Вернулся к жене, перед тем, как отключиться, на всякий случай проверил по брошюре "Как спать", все ли сделано для того, чтобы утром автомат вовремя включил их всех.
РЕЙН ЛАУКС
Так вот, о чайнике. Конечно, на свете есть вещи и поинтереснее, гораздо больше заслуживающие описания. Но сейчас все-таки поговорим о чайнике.
Этот чайник, понятно, зеленый, с ручкой, обитал в столице Эстонии городе Таллине, на третьем этаже нового панельного дома. Большую часть своего досуга он проводил в кухонном шкафу по соседству с модными никелированными кастрюлями. Чайник отнюдь не хотел никого подводить. По всей видимости, чайник вообще ничего не хотел, даже чаю, которого, однако, ежеутренне жаждал владелец чайника старший референт отдела мотыльковых Министерства лечебного растениеводства Мярт Кункель. Дело в том, что этим утром часы остановились в десять минут девятого. Мярт Куккель спокойно взял с полки коробочку, из коробочки достал щепоть зверобоя, положил в чашку и протянул руку к чайнику, когда по радио объявили: восемь часов тридцать пять минут.
Ровно в девять начиналось совещание у министра... Поэтому в восемь тридцать восемь Мярт уже стоял на троллейбусной остановке, кусал губы, звенел связкой ключей в левом брючном кармане, а в правой руке к ужасу своему обнаружил ручку зеленого, пофыркивающего паром чайника.
Таких чайников в нашей стране произведено уже столько, что если бы их наполнить платиной и золотом, можно было бы купить весь мир. Да еще бы и осталось. И это действительно удобные чайники, этакие славные увальни. В Сибири охотники кипятят в них чай, закладывая сразу по пачке заварки. Нет, наверное, в морях траулера, на камбузе которого не булькал бы такой чайник...
Первой мыслью было сунуть жестяное страшилище в мусорницу. Но этим действием Мярт привлек бы к себе повышенное внимание, да чайник в мусорнице и не поместился бы. Мозг, в рабочие часы привыкший думать, подсказал решение: зайти за газетный киоск и потерять чайник. Мярт было уже шагнул, но тут подошел троллейбус. До начала совещания оставалось восемнадцать минут...
Чайник исходил паром, от которого на светлой юбке стоящей впереди дамы набухало темное влажное пятно. Народ стоял вплотную, и незаметно уронить чайник Мярт не мог. А женщина в светлой юбке уже бросала на Мярта странные взгляды.
— Пардон, пардон... — заизвинялся Мярт. Почему он запардонировал, старший референт сам понять не мог, ибо всегда глубоко презирал подобный жаргон. Но вполне вероятно, что именно так извиняются все люди, разъезжающие по утрам в переполненном общественном транспорте с кипящими чайниками в руках.
На остановке народу прибавилось, чайник совсем притиснули к светлой юбке. Женщина, к ее чести, еще секунд десять терпела, но потом задергалась и закричала:
— Да уберите же этот чайник!
— Пардон, но куда? — жалобно пробормотал Мярт.
— Поднимите над головой! — посоветовал мужчина сбоку.
Мярт потянул ручку, чайник приподнялся, но, видимо, зацепился носиком.
— Аи! — взвизгнула женщина.
— Пардон... — простонал Мярт.
— Что пардон, что пардон... — обозлилась наконец женщина. — С чайником... В троллейбусе! И вообще ... и вообще... сходите немедленно!
О том, что происходило в троллейбусе дальше, мы лучше умолчим. Кому очень интересно, пусть возьмет кипящий чайник, пробьется в час пик в трамвай, автобус или троллейбус и попробует воссоздать эту деликатную ситуацию. Во всяком случае, выбравшемуся из троллейбуса Мярту очень кстати пришлись бы минут пять—десять, чтобы прийти в себя. Но времени не было. До девяти не оставалось и трех минут. Мярт готов был просить чайник улететь, но чайники, как известно, не летают. Будь хоть чайник-то поприличнее, а то старый, зеленый, с ручкой.
Три минуты: три, две, одна, ноль — все на месте? Мярт взлетел на второй этаж и вместо того, чтобы повернуть налево, к кабинету министра, понесся по коридору, в дальнем конце которого располагался туалет.
— Товарищ Куккель! — раздалось за спиной. — Не заставляйте себя ждать!
Мярт, мгновенно сдавшийся, расслабленный, повернул назад и вслед за завотделом вступил в кабинет министра. Все уже сидели за Т-образным столом, разбирая принесенные с собой бумаги.
"Неужели не заметили?" — молнией сверкнуло в голове несбыточное предположение, когда Мярт наконец плюхнулся на свободный стул, сунув чайник словно портфель под стол. Он скользнул взглядом по лицам присутствующих, но ничего такого не заметил.
Вскоре разгорелась принципиальная, деловая, в пределах вежливости даже горячая дискуссия. Мярт сосредоточился на том, чтобы носком ботинка как можно дальше от себя отпихнуть чайник. В нем проснулась надежда. Совещание кончилось, Мярт встал одним из первых. Торопясь выйти, он наступил на пятку завотделом, толкнул замминистра, извинился, споткнулся о порог, однако из кабинета выбрался. Наконец-то он был в своем отделе этажом выше и мог перевести дух, хотя поди знай, что будет дальше...
У министра-то есть секретарша. А у секретарши — глаза. Когда Мярт входил в кабинет, он нес в руке чайник. Рано или поздно чайник обнаружат, если уже не обнаружили. Прибудет, например, японская делегация: сядут на диван и увидят под столом странный чайник, вовсе не вписывающийся в изящный интерьер. Потом чайник заметит министр, вызовет секретаршу, — понятно потом, когда японцы уйдут, — спросит:
— Это что за чайник в моем кабинете?
— Его принес старший референт отдела мотыльковых, — ответит секретарша. — Кажется, Куккель его фамилия.
От такого видения у Мярта внутри все смякло.
— Вам плохо? Вы больны? — встревожилась коллега.
— Ничего, ничего... сейчас пройдет. — И Мярт спрятал лицо за свежим номером "Горошковидных". Читать он все же не мог. При каждом хлопке двери невидимая рука сжимала горло. В обед он не притронулся к еде.
Пробило четыре, чайника никто не нес. Мярта никто не вызывал!..
Мярт начинал верить в невероятное: чайник не заметили. Но как это возможно? А если бы с чайником пришел министр, тоже бы не заметили? И если не заметили зеленое страшилище в руках у Мярта, то, вообще, замечают ли его самого? А? Есть над чем поразмыслить? К счастью, рабочий день к концу подошел.
Но вечером, уже много позднее, Мярт Куккель вдруг захотел чаю. Он пошел в кухню, протянул руку за чайником, а чайник-то в кабинете министра! Что мог чувствовать в этот момент Мярт Куккель? Возможно, даже вполне возможно, что в этот момент он почувствовал, что чайника с зеленой ручкой ему очень не хватает.
Эрик Пюви
В конце рабочего дня Кяпу с надеждой смотрел на дверь. Вдруг да придет какой-нибудь начальник и велит еще что-нибудь сделать. Сослуживцы, весело переговариваясь, разошлись, Кяпу остался. Неужели никто ничего не прикажет? Кяпу встал и быстро зашагал в приемную, где сидела секретарь начальника. Секретарь, не отрываясь от машинки, покачала головой: самого нет. Неужели же не будет распоряжений? Кяпу остановился за дверью зама, секунду помедлил, но все-таки постучал, сначала робко, потом решительнее. Ответа не было. Зам ушел. На стук открылась дверь в соседнем кабинете. Кяпу с надеждой повернулся. Но это была всего лишь уборщица. От нее Кяпу никогда никаких распоряжений не получал.
Вернувшись на рабочее место, Кяпу долго ворчал в пустоту. Он чувствовал слабость. На вошедшую в помещение уборщицу посмотрел с такой жадностью, что та попятилась.
— Заболел никак? — спросила она. — Заработался?
— Наоборот, — ответил обессилено Кяпу. — Хочу еще что-нибудь сделать, да не знаю что. Приказа не было.
Уборщица потрогала его лоб.
— Похоже, горячий. И так каждый день?
- Каждый. После пяти. Иногда только, если начальство что прикажет сделать, так легче.
— Из-за приказа так маешься?
— Из-за отсутствия приказа...
Уборщица поставила ведро на пол.
— Ну, этому горю мы пособим!
И она протянула Кяпу швабру.
— Подмети-ка пол!
Кяпу вскочил. Слабость как рукой сняло. Благодарно взглянув на уборщицу, взялся за дело. Подметая пол, даже насвистывал.
— А теперь мокрой тряпкой протри!
Она показала, как навернуть тряпку на швабру и время от времени подсказывала, где и как еще потереть. Когда и пыль со столов смахнули, уборщица приказала Кяпу таким же образом привести в порядок кабинет зама, коридор и лестничную площадку.
Кяпу работал старательно. Все, что приказывали, он всегда делал старательно. На лестнице он испуганно остановился. А что делать, когда лестница будет вымыта?
— Все еще мало? — удивилась уборщица.
— Хорошо бы еще какой-нибудь приказ, — едва смог попросить Кяпу.
— Ты хоть ел сегодня? Марш есть! — Уборщица по думала и добавила: — Из столовой пойдешь прямо в кино, из кино в постель. В постели часок почитаешь. Ясно? И чтоб все в ажуре было!
Поздно вечером, закончив чтение, Кяпу припомнил удавшийся день и ощутил чувство глубокого удовлетворения. Но заснуть не смог, так как приказа не было.
РЕЙН ЛАУКС
У коровы есть целый ряд преимуществ.
Корова подойдет к тебе сама, если позовешь, автомобиль же не стронется с места.
Любая корова дает больше молока, чем самый шикарный лимузин.
Корова производит потомство, машина же не рож- дает ничего, кроме зависти.
Корова, будучи жвачным животным, занята производственным процессом, даже если она стоит на месте. Когда стоит автомобиль, он ржавеет — и только.
У коровы никогда не возникает конфликтов с пеше ходами. Она почти не пользуется задним ходом, вероятность ее наезда при любом направлении движения ничтожно мала. При движении прямо корова не стремится на большой скорости обойти свою спутницу, а благоразумно идет за ней следом.
Корове не нужны специальные дороги. Она предпочитает естественные пастбища, где ведет себя предельно дисциплинированно. Хотя на пастбищах, как известно, светофоров не устанавливают, инциденты там случаются значительно реже, чем на регулируемых перекрестках.
Корова, попав в канаву, не опрокидывается. А коль уже она находится там, то поедает траву, пребывая в добром здравии.
У коровы нет быстроизнашивающихся деталей, которые прикарманивают темные личности в темное время суток, чтобы затем при свете дня продать из-под полы по баснословным ценам.
Корову нельзя угнать, корову можно только увести.
Корову можно заправлять на любой, даже самой крохотной площадке, где растет трава. Для автомобиля нужно разыскивать специально для этого построенные заправочные станции.
Коровья порода проверена временем и не нуждается и модернизации, даже если соседская буренка моложе и лучше выглядит.
Корова — предмет домашнего обихода, одинаково полезный в любое время года.
Но в отдельных случаях преимущества имеет автомобиль.
Корове можно повязать разве что колокольчик, а на автомобиль можно нацепить и наклеить все, что вздумается.
Автомобиль можно оставить у парадного подъезда, корову лучше привязать на цепочку за домом.
На корове не поедешь в увеселительное путешествие с женой соседа.
Имея автомобиль, можно, позавтракав в Пуйату, отобедать в Асамалла и поужинать в Тахкуранна. С коровой придется целый день есть в Пуйату.
Так что вопрос — корова или автомобиль? — все еще остается в повестке дня.
ХИЛЛАР ХЕЙНСАЛУ
Райво Райгна
Мне приходится нередко краснеть и испытывать стыд за мое недостаточное образование. После таких случаев я долго шпыняю себя и думаю, что все-таки мог бы учиться в школе поприличнее. Теперь уже поздно...
Интерес к учебе я утратил в шестом классе, когда в табель просочились первые тройки. В седьмом троек было навалом, а восьмой я закончил с переэкзаменовкой. Переходя в старшие классы, дал слово покончить с глупостями щенячьего возраста и полностью посвятить себя учебе. Девятый класс, к сожалению, промелькнул так стремительно, что я не успел взяться за книги. Однако, балансируя на острие ножа, я все-таки перешел в десятый. К сожалению, я не исправился и будучи абитуриентом. Аттестат зрелости мне вручили лишь потому, что у определенной части педагогического коллектива нашей школы была слабость сочувствовать глупеньким.
А потом... вуз. Как я туда попал, и сам не помню. Хотел взяться за учебу, но, к прискорбию, моей силы воли хватило лишь на первый семестр. Далее последовали переэкзаменовки, а затем диплом инженера.
Всегда, когда вижу молодых людей, приобретающих знания в школе, техникуме или даже вузе, я испытываю острую зависть. Все из-за недостаточности моего собственного образования, тяжким бременем гнетущей мою душу...
ПРИЙТ ПЯРН
Юло Кийлер
Уугу зашел в магазин и купил коробочку конфет.— Рубль двадцать, — продавщица бросила коробку на прилавок.
— Заверните, пожалуйста, — попросил Уугу и протянул деньги.
— Мы такие дешевые покупки не заворачиваем, — оказала продавщица, принимал деньги.
Уугу спрятал конфеты в папку, оглядел полки с товаром и сказал:
— Французский коньяк, пожалуйста.
Продавщица красиво упаковала бутылку.
Уугу немного подумал.
— Пожалуй, еще одну.
Продавщица завернула.
Уугу подумал и отобрал еще кое-что.
Продавщица завернула.
Теперь Уугу стоял молча.
— Сто два рубля, десять копеек, — сказала продавщица.
— Я таких дорогих покупок не делаю, — ответил Уугу и ушел.
Тынн Сарв
— Сотворим что-нибудь, — предложила Маринка.
— Да стоит ли? — отозвался Том.
Все вновь погрузились в невеселое молчание. Маринка раскачивала висящую на кончиках пальцев стоптанную туфлю, Теодор расхаживал вдоль книжных полок, насвистывая мазурку. Скукотища.
— Давайте вызовем духа, — сонно пробормотал Пянн.
Яанус и ухом не повел. Маринка перестала раскачивать туфлю.
— Чьего? — спросил Том.
— Без разницы, — высказался Пянн. — Ну хоть Колумба.
— Забавно, — отметила Маринка.
— А что мы у него спросим? — Тому, похоже, это дело засветило.
— Без разницы, — заявил Пянн.
— Лучше уж настоящего духа, — вдруг оживилась Маринка. — Этого, ну как его, отца Гамлета...
— Трудновато, — протянул Пянн. — Но попробуем. Маринка принесла тарелку. Пянн опрокинул ее на газету, а мы положили по краям пальцы.
— Двигается! — вскричала Маринка.
— Не в счет. Это я толкнул, — пояснил Том.
Все замолкли и постарались сосредоточиться. Тарелка вроде бы двинулась и снова притихла. Маринка раскрыла рот, но тут зазвонил телефон. Том снял трубку, послушал и медленно опустил на рычаг. Он был бледен.
— Кто там? — спросила Маринка.
— Дух, — голос Тома вздрогнул.
— Ой! — взвизгнула Маринка. — Что он сказал?
Том сердито посмотрел на нее:
— Ты же прекрасно знаешь, что я по-английски не секу!
TOOMAC КАЛЛЬ
ААРНЕ ВАЗАР
Энн Кару
"Что это вы все о себе да о себе. Давайте, лучше я вам про себя расскажу!" — говаривал Аркадий Райкин. Вот и я подумал, что, пожалуй, надо бы хоть пару слов о себе написать. О своем, так сказать, жизненном пути. Говорят, труднее всего начать. Особенно, если речь о себе самом ведешь. Потому как о чем-то эту речь вести стоит, а о чем-то, совершенно определенно, нет. Кое о чем ведь общественности рассказывать не принято. Словом, сложно и все тут. Многие так считают.
А на самом деле никаких сложностей. И начать можно с чего угодно. А да, пока не забыл! Смотрел как-то Райкина по телевизору. Ну, я вам скажу, и передачка была! Ящик аж ходуном ходил, на экране зигзаги и молнии, а потом картинка вовсе пропала, и в нутре у него что-то так сравнительно негромко хлопнуло. И дым пошел. Белый. Пришлось выключить. Конечно, телеку моему лет семь уже. Как сейчас помню, домой принес, в паспорт заглянул: экран по диагонали 47 см написано. Смерил — 49. Я сразу подумал, что ничем хорошим это не кончится. Так оно и было. Месяца через три скис мой аппарат. Хорошо хоть по гарантийному талону обменял. Да и новый тоже не бог весть что оказался. Про лампы я уж не говорю. Одно время приходилось не отрываясь за рычажок держать, чтоб показывал хоть что-нибудь. И еще эти горизонтальные линии снизу, знаете? Где-то у нас книжка была по ремонту телевизоров, да убей бог, не помню, куда сунул... Вообще книжки надо бы в порядок привести, а то набросаны как попало. А что касается ремонта, то я считаю — не умеешь, не лезь. Лучше механика вызови. Дешевле обойдется. Правда, в тот раз механик на дому чинить отказался, большой, мол, ремонт требуется, в ателье надо везти. И то верно. Вот только ремонтируют там, как известно, не меньше месяца, а то и двух. А что в это время смотреть? И во что это удовольствие вскочит?
Ну, да. Так, значит. А в остальном жизненный путь мой протекает совершенно нормально. Благодарю за внимание.
КАЯ СААР
Кайдо Лийва
Довольно-таки странная фигура появилась в нашем микрорайоне. Ходит по улицам и звонит в колокольчик. Крошечный, едва видимый колокольчик. Словно мелочь серебряная на тротуар сыпется.
— Послушайте, — обратился я к нему, — зачем вы звоните в колокольчик?
— Так, — отвечает он и гуляет себе дальше.
На следующий день снова: ходит и позванивает. И через день тоже. С виду как все, гуляет и гуляет. А из-под полы (или из рукава?) тихохонький такой перезвон льется.
Не выдержал я, подошел.
— Послушайте, — обращаюсь к нему, — может вы слепой?
— Почему вы так думаете? — удивился он.
— Да потому, — смутился я, — что в колокольчик звоните, и если бы слепой, то люди уступали бы вам дорогу...
— Я не слепой, — сказал человек и пошел дальше.
Проследил за ним. Ничего особенного. Идет и позванивает. Газету покупает и позванивает. В хлебный магазин заходит — позванивает. Вот так вот ходит и звонит!
Во мне что-то словно с места сдвинулось. Вреду домой в полнейшем недоумении. Почему же все-таки он звонит? Не слепой. Не идиот. И слышит, вроде, нормально. Но ведь звонит!
Нет, что-то тут не так. Лежу на диване, думаю. Не только о человеке с колокольчиком. Недоумков вокруг и без него хватает. Первую свою жену устроил в дурдом. Вторую выгнал. На директора жалобу написал — говорят, этот подонок завел шашни с секретаршей. Домоуправа обещал с работы снять — болван этакий, велел снести забор, что вокруг нашего двора стоял. Дело не в белье. Белье и на чердаке высушить можно. А вот в картишки перекинуться негде...
Грустно мне от этих мыслей стало. И в- душе еще большее смятение образовалось. И как только допускают такой развал. Один заборы сносит, другой государственное учреждение в, простите за выражение, бордель превращает, третья родит человеку ребенка и полагает, что ей все дозволено. Четвертый и вовсе с колокольчиком по городу разгуливает. Кошмар какой-то!
В принципе я на бессонницу не жалуюсь. Особенно, если приму — из пушек не добудиться. А тут сна ни в одном глазу. И что уж совсем невыносимо — под окном колокольчик позванивает. Тихонечко так, будто мелочь серебряная на тротуар сыпется. Выбежал бы, подобрал — так ведь, обман это, издевательство над человеком. Дурдом по таким экземплярам плачет. А он у порядочных людей под окнами разгуливает, во мраке тает, а колокольчик в рукаве небось... Кошмар!
В общем решили мы этот вопрос. Вдвоем с приятелем. Увлекли в подъезд, в угол оттеснили, выразили свое мнение с помощью жестов. Потрясли. Поскольку на мне были темные очки, я позволил себе взять его за галстук:
— Ты прекратишь, наконец? Какого черта ты звонишь в свой колокольчик?
— Я, видите ли, хотел добра... — пищит он. — Думал, я звоню, люди рислушиваются, становятся внимательнее друг к другу. Прислушиваются, задумываются ... понимают, начинают жить лучше, чище...
Каков идиот, а? И из-за такого, простите за выражение, приходится руки марать!
На праздниках Сикин побывал у свояка. Тот живет будто профессор какой: книжные полки аж в прихожую вынесло. В комнатах у них не курят, пьют не водку, а дорогое, без градусов и кислое. (Хотя у них и от вина глаза не хуже чем от водки блестят.)
Но главное не это. Главное то, что у свояка в гостиной камин. В доме центральное отопление, радиаторы булькают — тепла сверх нормы. А свояк из подвала охапочку дровишек принесет и огонь разводит. Словно он в лесу, а не в цивилизованном мире.
Сикин осматривал камин и надивиться не мог.
— Как это он у тебя, а? Тянет-то как... А дымоход-то где?
— Тяга непосредственно в вентиляционный канал направлена, — объяснял свояк и виделось Сикину, что при этом хитренько так улыбался.
Сикин посуровел. И чего только эти профессора не навыдумывают. Разводят в комнате огонь, а трубы в доме нет!
— Модно это нынче, — шепнула Сикину жена. —Все культурные люди так делают... Потом на углях мясо жарят. А разойдутся гости — весь мусор в огонь. Не надо с ведром через двор шлепать.
Сикин, который от кислого вина и так не в себе был, вовсе вызверился. И решил непременно себе камин завести.
Вернувшись домой, взялся рушить стену. Мы, говорит жене, камин в прихожей устроим. Чтобы кто зайдет, так сразу видел: простые, мол, люди Сикины, а живут не хуже профессоров. Опять же задымит — дверь на лестницу недолго открыть... Потом можно и мясо на углях пожарить.
Дыра в стене уже приличная образовалась, но тут сосед возникать стал. Куда, говорит, прешь? Жилплощадь решил расширить?
— Никуда не пру! — отвечает Сикин. — И метры мне твои без надобности. Камин я строю.
— Какой-такой камин? — не понимает сосед.
— Обыкновенный. В котором мясо жарят. Хочешь жить культурно...
— Ты глянь-ка лучше, куда ты со своей культурой влез! — рычит сосед. — Единственное место, где еще покой найти можно было! А теперь ты, образно говоря, меня интимной жизни лишил, в мой сортир вторгся!
— Я в вентиляционный канал хотел... — засмущался Сикин. — Прости, браток, ошибся малость. Заделаю. Ремонт, сам понимаешь, за мой счет.
Делать нечего, надо камин в другом месте ставить. Огляделся Сикин повнимательнее, видит — соседский дымоход через его комнату проходит. А дымоход, как известно, с туалетом ничего общего не имеет. Сикин и давай в этом месте тихонько долбать. Пробил в дымоходе дыру, знакомый шофер ему кирпича подкинул, сложил-таки камин.
Жена в баню сходила, бигуди накрутила. Сикин из магазина шмат мяса приволок, чистую рубаху надел и развел огонь... Жена как раз прическу поправляла, Сикин из холодильника вынутую бутылочку перед камином на коврик ставил, когда позвонили. На пороге сосед и еще какие-то официальные лица в штатском.
— Из домоуправления, — говорит одно лицо. — При шли посмотреть, что вы тут строите.
— Заходите, — приглашает Сикин. — Ничего противозаконного не произошло. Камин я построил.
Тут сосед как завопит:
— Он себе камин, а у меня печь не тянет. Весь дым обратно валит. Холодища в квартире, дети кашляют! С ума сойти можно! А он камин себе отгрохал! Культурно жить, видите ли, захотел!
— И захотел! И захотел! — не выдержала у Сикина нервная система. — Чем же это я, извини за выражение, хуже других-прочих? Почему моя баба должна каждый божий день с мусорным ведром через двор маршировать, если сестрица ейная всю скорлупочку, все шкурки колбасные в огонь кидает? Что же это у нас в стране только профессора на углях мясо жарить могут?
— Индивидуалист! — рычит в ответ сосед. — Индивидуалист и завистник! Глянь на рожу-то свою, Сикин! Водка с мясом у тебя на полу валяются, смотреть совестно, верно, товарищ домоуправ?
— Ладно, ладно, — отвечает домоуправ. — Где водке быть — на столе или под столом — это личное дело каждого. А вот камин, как явление противозаконное, придется снести. Или, по крайней мере, хоть дыру в дымоходе заделать, чтобы сосед печь мог топить. Через три дня проверим. При невыполнении попросим участкового протокол составить, в товарищеский суд передадим. И по месту работы проинформируем. Не приятностей много будет...
Сказал так и вышел вместе с другими официальными лицами. Сосед, чтоб его нелегкая взяла, с порога еще шпильку вставил. Не ты, мол, один культурно жить желаешь. Все желают.
С досады Сикин прямо в камин сплюнул, в огонь. Ну что с таким народом поделаешь?
ХИЛЛАР ХЕЙНСАЛУ
Это было прекрасное время. И я ничуть не жалею, что меня включили в команду эрудитов.
Тот, кто никогда не напрягал память, не поймет меня. Память есть нечто большее, чем данная каждому смертному способность ворошить прошлое. Далекие внеземные цивилизации, ледниковые периоды, железный век и века средние, войны и революции, этика и косметика, палеонтология, археология и физиология, шахматы, шашки и легкая атлетика, новейшие достижения в области ракетостроения и лучшие образцы хуторской архитектуры — все это одновременно бурлит в вашем сознании и ищет выхода. И вам кажется, будто за несколько мгновений перед вами прошли все стадии развития человеческого общества, начиная с того момента, когда наш первый предок спрыгнул, размахивая дубинкой, с дерева, и кончая таинственными НЛО, которые, якобы, приземлились где-то под Мехикоорма или Мемфисом.
Но чтобы дойти до всего этого, надо долго и сосредоточенно тренировать свою память.
Мы поехали в тренировочный лагерь в Абула. Дача с баней в излучине реки, кругом густой березняк — более идеальное место для. тренировки памяти вряд ли сыщется. Заперлись каждый в своей комнате.
И тут это случилось.
Я должен был специализироваться по египетской истории. То есть, точно знать, когда родился тот или иной фараон, с кем и как долго он воевал, когда умер и сколько осталось после него незаконнорожденных детей помимо зарегистрированных в ЗАГСе. К тому же еще и общая эрудиция.
Почему-то мое внимание заворожила феноменальная личность Рамзеса II. Ему удалось укрепить пошатнувшиеся было устои египетского государства. Он вышел победителем из войны с хеттами. Он верил в свое бес- смертие и столь же беззаветно верил в вечное благополучие своей горячо любимой родины. Судя по всему, он был не только храбрый полководец и правитель, но и мужественный гражданин-патриот с широким кругозором. Я был просто ослеплен его сиянием.
За обедом мне передавали солонку с другого конца стола. Я не притрагивался к той, что стояла прямо у меня под носом. Мои коллеги — специалисты по астрофизике, современному олимпийскому движению, молекулярной биологии и международным отношениям — смотрели на меня несколько удивленно. Но я оставался невозмутимым.
Вечером я прогуливался в каминном зале, заложив руки за спину. Моя осанка выражала спокойствие и достоинство. Когда астрофизик предложил мне сыграть в бридж, я ответил коротко: "Тасуйте карты!". И только после этого сел за стол.
Конечно же, я проиграл. Но это не выбило меня из колеи. Вполне допустимо, что и Рамзес II, играя порой с придворными в шашки, терпел иногда поражения. Только большие люди могут позволить себе маленькие поражения в незначительных сражениях.
От коньяка я отказался. Этот коварный напиток замутняет мышление. И разве не ясность мысли и твердость воли есть именно те качества, которые выделяют великих мужей из толпы?
Я заперся в своей комнате и завернулся в белую простыню. Руки на груди, стоял я у окна и всматривался в ночную тьму. Снизу доносились пьяные голоса моих товарищей — астрофизик снова стал кладовщиком, а специалист по международным отношениям переквалифицировался под влиянием алкоголя в оператора очистных сооружений. Это не смущало меня. Разве Рамзес II, будучи в военных походах, не выходил вот так же посреди ночи из своей палатки?
Облегчившись, он еще долго смотрел на безлюдную Нубийскую пустыню, не обращая внимания на доносившиеся из соседних палаток обрывки песен и отдельные некоторые выражения.
Он был Фараон и вел себя соответственно.
Я не помню точно, сколь долго мы так закаляли свою память. Может быть, неделю, а может — две. Во всяком случае, одним прекрасным утром, выйдя из палатки, я обнаружил, что дни стали заметно холоднее. Я завернулся в байковое одеяло — мой походный халат, украшенный драгоценными камнями, куда-то запропастился, и выразил за обеденным столом удивление, почему это еда подается в глиняной посуде, а не на золотых блюдах. И вообще — где... Черт побери, в конце концов, империя находится в зените славы, а не в упадке. В ответ астрофизик, который отрастил себе светлые усы и время от времени пиликал в своей комнате на скрипке, пустился мне втолковывать, что спасти нас могут только регулярные пешие прогулки и контакты с окрестными крестьянами. Во всяком случае именно через подобное общение он лично пришел к пониманию того, что относительность времени и пространства еще не означает вечности человеческой жизни.
Я ничего не имел против этого. Вдыхая полной грудью бодрящий воздух, заложив руки за спину, шагал я по лесной тропинке. Неожиданно открылся ландшафт и впереди показались отряды враждебных ливийцев, склонившихся над картофельным полем. Я застыл на месте. Ох, эти проклятые приморские народы. В тот самый момент подоспела моя боевая колесница. Я вскочил в нее и хотел взять вожжи в свои руки. Но мужик, утверждающий, что он конюх местного колхоза, насильно вырвал их у меня. Во время потасовки из кустов показались ливийцы и, угрожающе размахивая плетеными корзинами, заставили меня следовать за ними. Вскоре подъехал сам Амон и, представившись участковым уполномоченным, начал с каменным выражением лица, свойственным богам, карябать на каком-то клочке папируса протокол.
Меня доставили обратно в город- Врачи заключили, что моя нервная система не выдержала тренировки, предшествовавшей турниру эрудитов.
Вернулся и астрофизик, стыдливо пощипывая свои усы, которые он с железным постоянством мочил перекисью водорода. На базе отдыха не задержались также специалисты по международным отношениям и молекулярной биологии. Нам вежливо посоветовали вернуться к исполнению своих повседневных обязанностей.
Но разве фараон склонится над станком? Нет и еще раз нет. Попросил перевести меня в подсобники. Через час или два после начала рабочего дня астрофизик запирает изнутри дверь оклада и мы опять становимся теми, кто мы действительно есть. В золотых кубках искрится вино, время растворяется в относительности пространства. Скрестив руки на груди и гордо подняв голову, я замышляю новые походы против ливийцев.
Боги-то горшки не обжигают!
ИЛЬЯ ПОПОВИЧ
Калью Кассь
Занималась заря последнего дня матриархата.
Закат накануне был тревожно-багровый, всю ночь по серому небу метались низкие свинцовые тучи. Деревья скрежетали, как зубы разгневанного гиганта. Впрочем, у мужчин, собравшихся в отдаленной пещере, где раньше хоронилось козье стадо, челюсти издавали звуки не менее устрашающие.
Собирались по одному, чтобы не привлекать внимания. Одеты все по-домашнему, как придется. У кого-то поварешка за пояс засаленной лыковой юбчонки заткнута, у иных ребятенок в бычьем пузыре за спиной болтается. Носы вспухшие, глаза заплаканные, но все полны решимости покончить с величайшим пережитком прошлого — матриархатом, превращающим мужчину в раба глиняного горшка или, образно выражаясь, в пещерную тряпку.
— Придет день, и мы вступим на путь борьбы за мужское равноправие! — давно уже предсказывали самые смелые и прогрессивные умы.
— Вступайте, вступайте, — доброжелательно отвечали на это женщины. Однако, учитывая, как долго длился матриархат, ответ этот следует считать откровенным лицемерием. Практически же мужчины были полностью отстранены от участия во многих сферах общественной жизни, таких, как, например, рубка леса, выдалбливание пещер, перекатывание валунов и т. п.
— Мужики! — воскликнул некто, к словам которого прислушивались с заметным почтением, видимо, предводитель. — Все ли решили идти до конца? Еще не поздно...
— Все! — прервал его дружный рев тысяч глоток, на мгновение заглушивший даже беснование непогоды.
— Лучше валуны катать, чем метлой махать! — бросил предводитель в толпу боевой клич, страстно под хваченный хриплыми голосами. А потом наступила тишина.
— Зажжем же факелы! — торжественно провозгласил вождь мятежников.
Мужчины сгрудились у святого огнехранилища. Предводитель коснулся факелом углей, что тлели на верхушке скалы. Взметнулось светлое пламя, и словно в ответ по всем углам пещеры один за другим вспыхнули факелы. Их становилось все больше, и вскоре зловещее море огня уже соперничало с зарей. Зарей, знаменующей закат матриархата. Наступил последний день... Хотя это уже говорилось в начале рассказа.
Локоть к локтю, плечо к плечу двинулись мужчины вперед.
— Сподобился... своими глазами... — бормотал седоголовый старец, на ходу стряхивая дрожащей рукой запутавшиеся в бороде горячие слезы радости.
Из пещер, выкопанных в склоне горы, доносился ровный храп. Лишь несколько одолеваемых бессонницей особ уже прилаживали на спину мотыги из еловых колод, собираясь в поле.
Такого коварства мужчины не ожидали. Обезоружив, а точнее обезмотыжив ранних пташек, оскорбительно равнодушных к событиям исторического утра, мужчины беспомощно затоптались на месте. Некоторое оживление вспыхнуло в толпе, когда трем пленницам всучили поварешки и младенцев. Однако порыв грозил сойти на нет и, кто знает, не отодвинулся бы патриархат на весьма неопределенное время, если бы предводитель не вскричал:
— Даешь поля и рудники! Вперед, на каменные россыпи!
Когда женщины, наконец, проснулись, то оказались перед свершившимся фактом: на всех жизненно важных участках безраздельно властвовали мужчины.
Многие женщины безропотно согласились с новым порядком. Ведь покорных судьбе всегда предостаточно.
Часть же поверженных со временем изобрела кулинарию и философию. Однако оружие это запоздало. Кулинария, включающая в себя пересоленные супы и пригоревшую кашу, в лучшем случае вызывала язвы желудка, а философия (учение о несоответствии физиологической конституции мужчин тяжелым работам) — сочувственную улыбку победителей.
Со временем страсти утихли. До той поры — одни археологи согласно данным раскопок называют начало раннежелезного, другие конец позднебронзового периода, — пока в женском обществе не появились мужчины с горящими глазами и изможденными лицами. Никто не знал, кто они и от кого получают жалованье. Женщины же были убеждены, что это подвижники, действующие из чистого фанатизма и феминофилии. И слова их приносили плоды: женщины все чаще вспоминали дивные времена матриархата, все чаще наблюдалось вторжение женщин в традиционно мужские сферы деятельности. Женские согбенные от длительного стояния у плиты спины чудесным образом распрямлялись, в глазах многих засветилось давно забытое самосознание.
Поразительно, но факт: к движению за эмансипацию женщин примыкало все больше мужчин, ленивых, но прогрессивно настроенных. Ряды сторонников матриархата росли. Недавно найденные археологами манускрипты позволяют предположить, что в свое время даже предпринимались вооруженные попытки восстановления матриархата, причем поддерживаемые значительной частью трудоспособного мужского населения. Мероприятия эти терпели крах лишь в силу пассивности самих женщин. Впрочем, пассивности вполне объяснимой, если учесть, сколько веков живут они под гнетом мужчин.
ААРНЕ БАЗАР
Харри Лехисте
Из окон было хорошо видно, как Ааду, с лопатой на плече и ведром в руке, направился к Бычьему ручью. Он весело насвистывал, а порой даже и напевал что-то.
У ручья Ааду скинул пиджак, взялся за лопату и" стал копать. Причем выкопанную землю он бережно ссыпал в ведро, залил водой и долго, тщательно размешивал палкой. Потом воду слил и, сидя на корточках, стал копаться на дне ведра. Через некоторое время он вскочил, посмотрел на свою ладонь и заплясал вокруг ведра. Такое повторилось несколько раз.
Сначала соседи не обратили на его деятельность ровно никакого внимания. Мало ли чего Ааду выкинет. Но постепенно к окнам собиралось все больше заинтересованных, потому что Ааду вел себя уже совсем странно. Кое-кто даже бинокль принес, потому что до хорошей шутки всегда охотники найдутся.
Ааду всегда был чудаком. Вполне приличный печник, он, например, не брал халтуры. Другой на его месте уже такую бы деньгу имел, что и на дом, и на машину, и на дачу хватило. Ааду же в свободное от работы время закидывал за плечи рюкзак, брал жену за руку и уходил в поход. А ведь не молоденький уже, пора и стыд иметь. И в отпуск за тысячи километров уматывал. Вернется — такого нарасскажет, что верь не верь, а все равно вранье. Словом, несолидный человек. К тому же вечно поддразнивает порядочных людей, дурачков из них делает.
Глядя теперь на бестолковую деятельность Ааду и его глупые прыжки вокруг ведра, люди смеялись до колик.
Когда же супруга Ааду вышла с мусорным ведром во двор, со всех окон понеслись советы. Ааду, мол, совсем рехнулся, пора машину с красным крестом и рубаху с длинными рукавами заказывать.
Но супруга только улыбалась.
— Сами дурни, — ответила она. — Ааду у ручья алмазы ищет. Где вам знать, что геологи давно на это место глаз положили. У нас тут синяя глина на глубине всего двух лопат выходит. А в Южной Африке именно в такой глине алмазы добывают. Мы уже и заявление на машину подали. И дом присмотрели.
От такого сообщения народ сначала онемел, а потом очень громко рассмеялся. Экая глупость — у Бычьего ручья алмазы искать! Птичьего молока твой Ааду не надеется там ведром начерпать? Все детство, можно сказать, в этом лягушатнике плескались, сейчас пацанье не вылезает. Где они там, алмазы-то? Впрочем, если человеку бог разума не дал... Будет хоть над чем в компании посмеяться.
Часа через три Ааду вернулся. Лопата на плече, ведро в руке. Но теперь на шее висел маленький мешочек.
— Ну как, много алмазов накопал? — пристали соседи.
— Да с полкило. Пойду в город, поменяю на деньги. Тысчонки на три должно потянуть. Есть, конечно, и хиленькие, но парочка очень даже ничего. Для первого дня сойдет.
Окна снова зашлись от смеха. Смех провожал Ааду и тогда, когда в новом пиджаке он направился в город. Смехом встретили и его возвращение.
Ааду остановился перед домом, с серьезным лицом расстегнул пиджак, достал свой задрипанный кошелек, а из него пачку сторублевок.
— Одна, две, три... — считал Ааду. На десятой купюре никто не смеялся. На двадцатой соседи высунулись из окон настолько, что экс-шофер Оскар выпал на улицу. На тридцатой окна были пустыми.
— Неплохой заработок, а? — крикнул Ааду. — По жалуй, покопаю еще. Ночи сейчас белые.
В ответ затопали ноги, загремели ведра и лопаты, захлопали двери. Крик достиг мощи урагана. Дом опустел. Охотники за алмазами вырвались на стратегический простор. Начался кросс к Бычьему ручью. Там каждый старался занять местечко поближе к раскопкам Ааду. Лопаты сшибались, высекая искры, некоторые ведра оказывались на головах соседей, во все стороны летела глина, равно облепляя пижамы и выходные костюмы.
Теперь из окна в сторону Бычьего ручья смотрел лишь один человек. Это был Ааду. Зрелище представлялось ему интересным, и он простоял до темноты, пока жена ужинать не позвала.
— Ну, моя взяла, — сказал Ааду жене. — Ставь коньяк на стол.
Дело в том, что Ааду поспорил с женой, что заставит уважаемых соседей искать у Бычьего ручья алмазы. Жена, обычно в способностях Ааду не сомневающаяся, на этот раз ему не поверила. Надо оказать, проигрыш свой она признала и долг честно на стол выставила. А деньги Ааду за страховку получил. Срок полиса как раз истек.
Пока семейство Ааду наслаждалось жизнью, их ближние закапывались в голубую глину, стремясь за ночь собрать как можно больше сырья, поскольку алмазов в темноте все равно видно не было.
Утром, выглянув из окна, Ааду застал всех по-прежнему у ручья.
— Да, богатство даром не дается! — философски заметил Ааду и направился складывать новые печи. А может, чинить старые, кто знает...
Анн Муст
Вы мне улыбнулись, не отпирайтесь. Я сразу за метил. Далеко живете?
Улыбнулась... ну да... далековато...
Он нежно взял меня под локоток.
- Я наблюдал вас там — в автобусе. Вы улыбнулись именно мне. У вас дивная фигура. Вы сама грация. Я ценю грацию и галантность. Я сам галантен. Я рад познакомиться с вами. Уверен, вы прекрасно танцуете. Его рука обвила мою талию.
— Быть может, пойдем куда-нибудь потанцуем? Я безумно люблю танцевать. Ах, эти стремительные ритмы... Танго — ну вот вы знаете, вот это — пам-па, па-па-па-пам... Ведь знаете! Быть может, выпьем чуть-чуть, два раза по пятьдесят. Или дважды по два... Вы улыбнулись!
Ну да... улыбнулась... Можно, конечно, и так...
— Вообще-то я усмехнулась.
— Усмехнулись?!
— Вы так мило смотрелись, не то, что все.
— Да-да... А может прямо ко мне? У меня дивная музыка! Знаете: пам-папам... Ммм!
— Что-то в вашем лице было такое... — я бы сказала, домашнее. Сидящие в автобусе люди редко вы глядят привлекательно. Ну что хорошего, скажем, в той старушке, что чуть не плюхнулась вам на колени. Она вас не запачкала ненароком? Или в том одноногом, который вместо спинки сидения хватался при каждом повороте за ваши лацканы... А уж эта дама с ребенком и свертками! Ребенок верещит, молоко из пакета капает ... Я уверена, что это дитятко дома уже топает на собственных ногах! А жуткая орда пожилых особ? Никакого намека на галантность ни в лицах, ни в повадках. Просто дурно делалось при взгляде на них. Просто противно. И вели они себя так, словно только что с Марса. Не по-домашнему, с претензией... Все-то им неудобно... Все не так. То ли дело вы! Глаз отдыхал на вас. И вообще, зачем эти другие втискивались в автобус, если им там не нравится? Пошли бы лучше в кино, или на вечер для тех, кому за сорок.
— Мда...
— Я все время безумно боялась, что вы встанете. Потому и улыбка моя была столь нерешительна. Я чувствовала, что ваша фигура паркетного льва подчеркнет их убожество. Принцип контраста, вы знаете! Но вы сжалились. Вы проявили снисходительность, истинную, человечную, какой требует истинная, а не какая-нибудь там напускная галантность.
Моя талия почувствовала себя свободней.
— Видите ли... я бы встал, конечно. Но радикулит ... Иногда такой прострел... и отдает в правую икру... Порой даже хромаю.
И он захромал.
— Да-да! — сочувственно произнесла я.
— Да и годы, знаете ли, годы уже не те. В бомбежку чердак рухнул — прямо на голову. До сих пор иногда лицо каменеет.
Лицо действительно закаменело.
— Опять же внуки... Студенты, шалопаи.. . Вспомнишь, и такая аритмия начинается.
Подставила плечо. Он хватал воздух, как рыба.
— Знаете что? — говорю. — Давайте-ка в такси и в кабак! Надо встряхнуться. Оторвем гопачок, как в юности ... А потом... — Я пощекотала подбородок моего вдруг ставшего старцем спутника (ах время, время! Не течет, а водопадом низвергается!). — А потом, — на самых грудных нотах проворковала я в самое его ухо, — танго: пам-папам! Такси! В ночной бар!
Но взглянула на своего спутника и переменила адрес:
— В больницу скорой помощи.
ААРНЕ БАЗАР
Руть Хинт
Целую неделю они приходили ко мне с одним и тем же: будь, мол, добр, возглавь наше правительство. Они предлагали мне место диктатора. Странновато как-то должность называлась. И я долго колебался — идти, не идти. Слово "диктатор" почему-то напомнило мне о жирафе из глаппенберговского зоопарка. Тогда еще одуванчики цвели.
Ну да. Так вот они мне все предлагали мягкое кресло в том доме, что они так гордо именуют дворцом. Я как-то не знал, что отвечать, и лица их становились все печальнее. Наконец меня осенило, и я спросил, а что, собственно говоря, делать-то надо будет? Глаза их заблестели. Ничего, говорят. Разве что, если народ на дворцовой площади соберется, так на балкон выйти и ручкой помахать. Или, скажем, репортеры пристанут, отчего, мол, войска халдематтовские из государства не выведены. Тогда надо им предложить кофе и спросить, скоро ли их сыновьям, если они у них, конечно, есть, стукнет по восемнадцати лет.
Я подумал, что это не так уж сложно. Пожалуй, даже не интересно, скучновато. Но они сразу успокоили, объяснив, что практически на каждого диктатора хоть раз да устраивается покушение. Так что перед сном следует осматривать спальню: не спрятался ли за портьерой убийца в маске. Или не засунули ли в шкаф небольшую пушечку. Или иное какое средство уничтожения.
Ныне я диктатор. Ничего, не скучаю. Особенно во время демонстраций. Вначале, правда, по неопытности я ничего на балкон не брал. Выходил с улыбкой, чтобы поприветствовать. И получалось: они в меня тухлыми яйцами, а у меня под рукой ничего. Они "долой войну!" кричат, а мне и ответить нечем. Стал выносить с собой свеклу, помидоры, а то еще горшки с пеларгонией. Дело пошло веселее.
Позавчера, например, огурцами долго перебрасывались. Потом один слабонервный игру испортил — швырнул на балкон поволоченный лыжный ботинок. А мне отвечать чем? Я им так и сказал. Демонстранты слабонервного тут же в подвал заперли, и мы еще часика полтора покидались. Потом пришли репортеры, и с балкона пришлось уйти.
Вчера неожиданно попал в сложное положение. Я ведь каждый вечер, как мои работодатели велели, осматривал спальню на предмет нахождения убийцы, пушки или иного чего. И раньше как-то ничего не находилось. А вчера за портьерой вдруг убийца стоит. Посмотрели мы без слов друг другу в глаза. Вижу, неловко ему. Ну, думаю, не буду беспокоить человека. Хотя узнать, давно ли он тут, хотелось. Случай этот все-таки слегка из колеи меня выбил, я возьми и забудь, проверить шкаф. Утром проснулся, вижу — тот, что за портьерой стоял, около кровати лежит, а в затылке дырка от пули. Из шкафа стреляли, я там потом гильзу нашел. Конечно, в комнате-то темно, видно тот, что в шкафу сидел, спустил курок как. раз тогда, когда мужик из-за портьеры надо мной с ножом наклонился.
Мне даже как-то не по себе сделалось. Правда, потом недели три ни одного покушения не было. И у меня комплекс неполноценности развиваться начал. Что ж это я за диктатор, если попытку не повторяют.
Ну, тут молодежь помогла. Так сказать-, будущее страны, наша надежда. Четыре студента лично со ной договариваться пришли. Решили, что я поеду в Энтервиль, маленькое такое местечко, где все коровы розового цвета. Часа в четыре выйду на пастбище, как бы прогуляться, и если поблизости никого не будет, накрою голову белым платком. По этому сигналу студенты бросят бомбу.
Все прошло великолепно, точно по плану. Теперь я уже не диктатор.
Хотя иногда вспоминаю диктаторские денечки. Но если по-честному, то ярче всего мне запомнились мои похороны. После того, как студенты бомбу бросили. На похоронах играл оркестр добровольного пожарного общества Энтервиля. И вообще было весело. Я тогда впервые в жизни на лошади прокатился.
Ей-богу не жалею, что согласился побыть диктатором.
ААРНЕ БАЗАР
